ЧАСТНОЕ ПО ФИНАНСИРОВАНИЮ, НО АБСОЛЮТНО ГОСУДАРСТВЕННОЕ ПО СОДЕРЖАНИЮ
Опыт бытования культуры в условиях российского госкапитализма учит внимательнее относиться к тому, какая пропорция государственных и частных интересов характеризует каждую конкретную инициативу.
--
Александра Новожёнова, Сергей Гуськов
«Что бы там ни говорили, всё равно государственный сектор сокращается, и в федеральной собственности должны оставаться только те объекты, которые необходимы для обеспечения стратегических задач государства», — заявил Дмитрий Медведев 7 февраля 2013 года на заседании правительства. Культурная политика России сегодня определяется именно такими соображениями. Чтобы уяснить, что соответствует стратегическим задачам государства, а что не очень, был составлен переполошивший культурных производителей документ об основах национальной культуры, в котором центральными понятиями стали традиционные ценности и патриотизм. Многие решили, что патриотизм — нововведение сезона, но вообще‑то ничего особенно нового не произошло. Присоединение Крыма просто позволило вписать в уже имевшиеся правительственные программы по патриотическому туризму парочку новых маршрутов. Вероятно, большинство об этом не знает или старается не задумываться, но прямо сейчас страна уверенно приближается к экватору целевой правительственной программы «Культура России-2» на 2012— 2018 годы; идёт уже третья пятилетка «Программы патриотического воспитания граждан Российской Федерации»; второй год выполняется целевая правительственная программа «Укрепление единства российской нации и этнокультурное развитие народов России»; начал проводиться в жизнь «План основных мероприятий по подготовке и проведению празднования 70‑й годовщины Победы».
Новостью «Основы» могли показаться только потому, что непрерывный процесс идеологической консолидации, вовсю идущий на федеральном уровне, почти не ощущался на самой крупной из муниципальных культурных сцен России — московской. Здесь, кажется, действуют совсем иные законы. Но чтобы оценить истинную картину, необходимо отказаться от привычной зацикленности на специфически московской жизни и перенести внимание на то, как в определении культурной политики взаимодействуют федеральные и муниципальные власти, и одновременно — государство и частная инициатива. Именно в том, как федералы и муниципалы действуют в вопросах культуры, можно увидеть связь между, с одной стороны, продолжающимися процессами приватизации, оптимизации бюджетных расходов и привлечения частного капитала и, с другой стороны, идеологизацией государственной политики в этой сфере.
1)
Воспользовавшись моментом, государство
впервые решительно отказалось финансировать то, что ему идеологически чуждо.
Минкульт занялся укреплением вертикали, изгоняя инакомыслящих и недостаточно
лояльных. Ситуация, когда специалисты на местах (в самих учреждениях культуры
или в совещательных органах при министерстве) решали, кому давать деньги,
уходит в прошлое. Самым ярким событием в ходе этой «чистки рядов» стала смена
состава экспертных советов по поддержке современного искусства и театра, а
последовавшая за ней погромная публикация в газете «Культура» напомнила
кампанию по искоренению «чуждой культуры» в позднесталинские годы. Кроме того,
государство не вкладывает денег и в проекты, которые могли бы вписаться в
консервативную тактику, но не сулят молниеносного медийного эффекта. Именно
поэтому сокращается финансирование таких «медленных» отраслей, как искусствознание
(достаточно вспомнить баталии вокруг Российского института истории искусств в
Санкт-Петербурге и Государственного института искусствознания в Москве), а пострадавшие
в войну фрески XIV—XV веков, самый древний пласт высокой древнерусской
культуры, годами лежат на реставраторских столах новгородского ООО «Фреска»,
несмотря на небольшой объём средств, которые требуются для завершения уже
проделанной огромной работы.
Одновременно с отказом тратить деньги на сомнительные или недостаточно яркие культурные инициативы государство выделило гигантские суммы на проращивание идеологически верных установок снизу. Миллиардные президентские гранты на патриотические некоммерческие общественные организации (НКО) распределяются между теми, кто готов самостоятельно генерировать правильные идеи — православными организациями, казачьими сообществами, байкерами. Закономерно, что одним из основных операторов по выделению таких грантов стало общество «Знание» — правопреемник одноимённой организации, лекторы которой колесили по колхозам и предприятиям СССР с просветительскими лекциями.
Эта стратегия ведёт к выхолащиванию собственного содержания финансируемой государством культуры: её роль теперь сводится к чисто инструментальной функции воспроизводства властных структур, способствуя их консервации за счёт постоянного повторения идентификационных формул о национальном единстве, патриотизме и Победе. Такая тавтологичность прослеживается, к примеру, в названиях выставок, которые можно обнаружить в том же плане празднования 70‑летия Победы или в программе Года культуры, идущего сейчас в стране: передвижная выставка «В России моя судьба», всероссийская выставка «Мы дети твои, Россия», выставочный проект «Вставай страна огромная», фестиваль «С Россией в сердце», всероссийские фольклорные конкурсы «Казачий круг», всероссийский конкурс хоров «Поющее мужское братство». Кроме маскулинно-казачьего вектора тут трудно заметить хоть что‑то, что можно было бы назвать хотя бы темой. Это выглядит как довольно жёсткая диета — тем не менее, государство не зря полагается на подобную стратегию как на эффективную. Либеральная общественность может сколько угодно печалиться о низком культурном уровне населения, но в реальности нужно понимать, что эффективным тут оказывается не само по себе «искусство» как набор убедительных образов, а активно стимулируемые процессы идентификации, социализации и создания защищенных сообществ, в которых люди никогда не переставали нуждаться. Не зря патриотически ориентированные НКО получают деньги не просто на издательские или просветительские программы, а именно на развитие общественной жизни, досуговых и спортивных клубов. С этим же связано и влияние РПЦ, ведь РПЦ — это не только идеология, но и мощный институт социализации с филиалом в каждой церкви. Идентификационных механизмов, выраженных во фразах «Мы вместе» или «Мы дети твои», вполне достаточно для достижения нужного эффекта, а само культурное качество оказывается тут чаще всего избыточным.
2)
На фоне всё ужесточающейся политики централизации, когда любого рода «сепаратизм» подавляется в зародыше, московская культурная сцена кажется совершенно автономной. Первым признаком этого служат осуждающие высказывания в консервативных кругах: «Капков поощряет разврат», «Капков совсем зарвался». Однако на самом деле столичный министр культуры нашёл идеальную позицию. Нападающие на него консерваторы вряд ли способны вызвать симпатию у столичного населения, и лучшей защитой для Сергея Капкова становится аргумент: всё понимаем, но лучше он, чем мракобесы. Фарс с его несостоявшейся отставкой, когда московские деятели культуры, перекрикивая друг друга, требовали оставить его на посту, только добавил главе Департамента культуры власти. У Капкова развязаны руки, и он может позволить себе многое из того, на что другие не решатся из страха быть уволенными. Например, поддерживать тех, кого громит газета «Культура» — взять хотя бы «Гоголь-центр», который финансируется городом.
В идеологии Капков, кажется, не особенно разбирается, а о федеральных скрепах старается просто не думать: главное для него — эффективность, которая измеряется медийным откликом, количеством посещений культурных институций и успехами по привлечению частного капитала. В приоритетности этих факторов с ним, кстати, абсолютно солидарен и Владимир Мединский. Истинные скрепы следует искать в экономике, а не в лозунгах, и свой пост Капков сохраняет вовсе не вопреки свойственному ему «культурному либерализму»: он просто работает по другой модели.
Федералы задают общие рамки процесса, а муниципалы практикуют в городском пространстве. Главная функция Капкова — быть посредником между бизнесом и городом: парками, музеями, пешеходными зонами и выставочными залами. Он должен создать идеальную для культурного потребления среду и пустить в неё частника, о котором так мечтает Мединский. За несколько лет в Москве были организованы все условия для того, чтобы культурное потребление шло бесперебойно, для чего потребовалось связать между собой максимальное число благоустроенных пространств, в которых что‑то происходит. Основной фактор здесь — циркуляция потребителей: набережные и парки, велодорожки и велопрокаты, самокатные маршруты от одного выставочного зала к другому, круглосуточная работа троллейбусов, которые развозят публику по Садовому и Бульварному кольцу. Такая видимая демократизация жизни, в которую вовлекается всё большее число горожан, означает увеличение лояльных культурных потребителей, курсирующих между модными маркетами, фермерскими лавками и городскими пляжами. Именно Сергей Капков стал инициатором смычки крупного бизнеса и Парка Горького; благодаря ему прежде заброшенный «Музеон» становится местом всё более многолюдных гуляний на Ночь музеев и популярным адресом спонсорских мероприятий. Но здесь, как и на федеральном уровне, культура используется строго инструментально — как контент, который стимулирует циркуляцию потребителей, отвлекая их от протестных настроений и помогая продать все остальные типы объектов, будь то кофе, велосипеды или демократичный трикотаж. Именно поэтому таким невысоким интеллектуальным и экспозиционным уровнем отличаются выставочные инициативы оживших «Манежей». Пустовавшие раньше муниципальные залы наполнились содержимым, но от этого содержимого требуется только одно — быть удовлетворительным с информационной точки зрения, создавая «точки интереса», между которыми будут проложены маршруты горожан.
Одновременно с расцветом городского пространства развивается и неолиберальная идеология краудфандинга и полной автономии от государства: государственное присутствие в этом сегменте не ощущается, но не ощущается и государственная помощь. Тут каждый сам по себе. Экономическая и культурная автономия, которая обеспечивается исключительно финансовым вкладом потребителей, превращается в этическое кредо: пожертвовать денег на независимый фестиваль, кафе или сайт становится благородным политическим поступком — пусть для этого требуется получать постоянную зарплату на бессмысленной менеджерской или рекламной работе. Хотите свободы, Европы и комфорта — платите за неё в буквальном смысле. Здесь процветает культура довольных — наёмных работников, фрилансеров и бизнесменов, которые, хоть и различаются классово, но обретают свою общую идентичность через «правильное» потребление, создавая друг для друга иллюзию жизни, в которой федеральные строгости кажутся лишь тучкой, пробегающей над парком в летний день. Между тем реальной экономической независимостью в этой цветной толпе могут похвастать очень немногие.
3)
Несмотря на стремление избавится от всех «непрофильных» расходов, государство в России до сих пор является главным источником финансирования искусства. Доминанта советской культурной политики — централизованное госфинансирование — хотя и постоянно сокращалось, но использовалось Минкультом в течение двух постсоветских десятилетий, вплоть до того момента, когда Владимир Мединский заявил, что ему куда ближе американская модель. В США культура — дело полностью частное. Cпонсоры и попечители обеспечивают существование культурных институций (к примеру, музеев), руководство которых, в свою очередь, постоянно ищет новых спонсоров и попечителей. Меценаты рассматривают поддержку музеев как инвестиции, требующие отдачи, будь то репутационная прибыль или скрытые финансовые выгоды. Парадоксальным образом в России у частных компаний, финансирующих культуру, выгода одна: со временем или сразу они пытаются пристроиться к федеральному или муниципальному бюджету или де-факто что‑нибудь приватизировать. Спонсорами и меценатами становятся тут для того, чтобы в итоге самим занять место у государственной кормушки.
Желающие получить свою долю встраиваются в общий идеологический вектор государства: не то, что бы они начинают напрямую транслировать патриотическую риторику, но критические проекты отсекаются, а опасные темы обходятся стороной. Чтобы иметь возможность залезть государству в карман, нужно играть по правилам. На прошлогодней презентации финансируемой Фондом Тимченко грантовой программы по развитию малых городов и сёл «Культурная мозаика», где присутствовал и Капков, прозвучала формула проектов новой формации: «частный по финансированию, но абсолютно государственный по содержанию». Понятно, что создатели проекта, нацеленного на «возрождение национальных ремёсел и промыслов», помноженное на самые современные мультимедийные технологии, заняты не простой благотворительностью. Созданное в 2012 году в рамках «совершенствования госполитики в области патриотического воспитания» Управление по общественным проектам при Администрации Президента также не имеет своего финансирования, но занято генерированием идей и поиском частных денег на их осуществление. Именно оно ответственно за грандиозный успех выставки «Романовы», главным спонсором которой стала «Роснефть».
В этой ситуации положение государственных институций современной культуры оказывается пугающие шатким. Они не могут как следует встроиться в досуговый сектор массовой культуры, начав окупаться и привлекать большую аудиторию, но и не соответствуют рамкам «традиционной» культуры. В сущности, у государства остаётся всё меньше причин держать их на своём балансе: важность развития современной культуры, в которой удалось было убедить чиновников в 1990— 2000‑х, становится совсем не очевидной. Мультимедийные «Романовы» и инновационные ремесла кажутся федералам идеальным синтезом идейного консерватизма и технологической модернизированности, а современное искусство, как правило, прямо противостоит этой тенденции. Ну, а музей современного искусства в Москве будет и так — его в Парке Горького строит на свои средства Роман Абрамович. По слухам, доходящим из недр ГЦСИ, Минкульт открыл Центру финансирование на текущий год только с большой задержкой и в урезанном виде — наказание за то, что частных спонсоров эта институция привлекать не научилась, а содержание её деятельности чуждо прямым государственным интересам, которые сводятся к элементарной самоаффирмации. Несмотря на то что политическая позиция ГЦСИ является весьма умеренной, проблемой оказывается невозможность оценить качество инсталляций и видео в министерских отчётах о росте эффективности.
В этом смысле «Основы государственной культуры» стали всего лишь шагом на пути укрепления существующей формации госкапитализма, в которой сотрудничают федеральное чиновничество и частный капитал. Смысл идеологического противопоставления современной и традиционной культуры можно понять только на институциональном и экономическом уровне. «Современная» часть культуры обслуживает (и одновременно конструирует) воображаемую категорию «людей с айфонами», в которую входят и бизнесмены, и наёмные работники. «Традиционная» часть производит идентичность ценителей «патриотических ценностей»: здесь бюджетники должны сойтись с крупными чиновниками. Прямого классового соответствия ни для «современной», ни для «традиционной» культуры вывести при этом нельзя. Понятно, что чиновники ближе к бизнесменам, а фрилансеры к бюджетникам, но именно этот реальный классовый разрыв затушёвывается при помощи воображаемых культурно-ценностных противоречий.
