РУССКАЯ ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЭМИГРАЦИЯ

Язык искусства – универсальный язык, и даже любая «национальная школа» имеет в основе некую всеобщую грамматику. И поэтому художник – если он, в принципе, склонен к перемене мест и готов корректировать свой творческий метод в зависимости от внешних условий и требований рынка – может довольно быстро адаптироваться в новой для себя ситуации. Разумеется, если мигрант или эмигрант ещё на своей исторической родине заслужил статус звезды мирового значения, то никакая адаптация ему не потребуется. В целом же причины и цели художнических перемещений вполне очевидны и располагаются между поисками комфортных условий для жизни и комфортных условий для творчества. Проще и выгоднее раствориться в новом контексте. Русские художники традиционно путешествовали в Италию, затем, уже в ХХ веке, – в Париж. Их привлекала в первом случае – традиция, во втором – творческая лаборатория. Мигранты учились, интегрировались в мировой контекст, кто-то задерживался или вовсе оставался в Европе, кто-то возвращался на родину, обогащённый идеями и контактами, позволявшими чувствоваться себя «на связи» с актуальным процессом. После революции 1917 года ситуация кардинальным образом изменилась: миграция сменилась эмиграцией. Художник-эмигрант искал за границей не только комфорт, но и свободу, возможность «реализоваться» вне жёсткой идеологической системы советского искусства. Так было и в 1920-х и в 1970-х. Менялась география: мировой центр искусства переместился в Нью-Йорк, и часть эмигрантов устремилась именно туда. Хотя и Париж не утратил своей привлекательности. Рассуждая о «русском зарубежье», мы пытались ответить на несколько вопросов, связанных как с творчеством, так и с «идеологией» эмиграции. Удалось ли художникам интегрироваться в систему западного арт-мира? Остались ли они явлением маргинальным, интересным лишь для диаспоры и родины, или смогли оказать влияние на мировой художественный процесс?