Основан в 1933-м году и был первым в СССР периодическим изданием по изобразительному искусству и за годы своего существования приобрел большой авторитет, как у отечественных, так и у зарубежных специалистов и любителей искусства.
Удача
Я глубоко убеждён, что искусство в принципе одноразово и в нём ничего нельзя повторить. Если что‑то раз получилось, на этом месте ничего второй раз не возникнет. Удачная находка всегда связана с определённым моментом времени и определённым пространством, где всё произошло. Единственный способ с этим справиться — это всё время работать и быть готовым, что тебе что‑то покажется.
Часто художники, чтобы заработать на жизнь, создают серийные вещи. В современном искусстве это сплошь и рядом происходит, когда человек делает какое‑то открытие, а затем размножает его в сотнях экземпляров. Но тираж не имеет значения, это всё равно одна и та же вещь. Ничем подобным я не занимаюсь — никогда не создаю повторов и не тиражирую того, что делаю. У меня много похожих вещей, но на самом деле я точно знаю, что все они очень разные.
С другой стороны, думаю, что у меня есть возможность ничего не тиражировать, потому что моя финансовая ситуация сложилась очень удачно. Нынешнее положение даёт мне спокойствие, и я не должен волноваться о завтрашнем дне. Я не завишу ни от кого и ни от чего, я чувствую полную свободу. Кроме того, у меня не возникает комплексов, а в художниках, которые не востребованы, такие комплексы обязательно присутствуют. У меня их нет. Что я ещё могу сказать? Ну, слава богу.
Случилось ли это благодаря конкретным людям или благодаря случаю, судьбе? Не знаю. Например, я совершенно уверен, что моя выставка в Третьяковской галерее состоялась только благодаря Владимиру Семенихину; если бы не он, у меня ретроспективы в Москве, наверное, никогда бы и не было. Однако наибольшую роль, как мне кажется, в моей жизни сыграло то, что многие годы я просто работал, совершенно не думая о том, что кто‑то вообще мою живопись когда‑нибудь увидит, что будут выставки, что мои картины будут продаваться. Хотя, конечно, мне хотелось, чтобы они были оценены.
В жизни порой случаются странные вещи. В 1969 или 1970 году, когда то, что я делал, ещё никому не было интересно, вдруг вышел номер французского журнала L'Art Vivant, посвящённый СССР. Каждый выпуск этого журнала рассказывал об искусстве какой‑то определённой страны — не только изобразительном, но и театральном и киноискусстве. И вот в советском номере было только четыре художника, представителя московского андеграунда: Кабаков, Янкилевский, Яковлев и я — четыре портрета. Это притом, что мы с Олегом Васильевым всегда были в стороне от художественной жизни, ни в какие компании не входили, нигде не были своими. Поэтому я был совершенно поражён, что меня так выделили. У материала не было подписи, и до сих пор я не знаю автора. Эта статья сыграла очень большую роль в моей жизни, потому что она попалась на глаза парижской галеристке Дине Верни, и та приехала в Москву и купила мою картину. С этого момента моё положение в культурном пространстве совершенно изменилось, и я неожиданно для себя оказался в художественной элите. Потом возникли швейцарцы, которые занялись в основном Кабаковым, но и мной тоже. Причём организация моей выставки в Кунстхалле Цюриха была сложным и рискованным предприятием, поскольку картины были уже проданы в разные страны Европы и Америку, их нужно было собрать, привезти. Но они, кажется, знали, что делают, потому что выставка имела большой успех и потом много ездила по Европе. Тогда началась совершенно другая моя жизнь, когда можно было оставить детские книжки и заняться непосредственно своим делом.
Всё это мне кажется редким везением и счастливым случаем, именно потому что я не умею ничего делать для своего успеха. Для этого нужно быть совсем другим человеком
или хотя бы очень стараться. Здесь меня выручает Наташа: она взяла дела в свои руки. Она большая умница, поскольку умеет мягко и тепло общаться с людьми, и при этом налаживать какие‑то контакты, о чём‑то договариваться. Я же не умею договариваться совершенно: либо всё покорно принимаю и терплю, либо в конце концов взрываюсь и устраиваю скандал, а Наташа умеет отказать и не обидеть человека, потому она стала для меня и музой, и арт‑директором. Главное моё счастье, моя судьба — Наташа.
Эрик Булатов, 2014
Часто художники, чтобы заработать на жизнь, создают серийные вещи. В современном искусстве это сплошь и рядом происходит, когда человек делает какое‑то открытие, а затем размножает его в сотнях экземпляров. Но тираж не имеет значения, это всё равно одна и та же вещь. Ничем подобным я не занимаюсь — никогда не создаю повторов и не тиражирую того, что делаю. У меня много похожих вещей, но на самом деле я точно знаю, что все они очень разные.
С другой стороны, думаю, что у меня есть возможность ничего не тиражировать, потому что моя финансовая ситуация сложилась очень удачно. Нынешнее положение даёт мне спокойствие, и я не должен волноваться о завтрашнем дне. Я не завишу ни от кого и ни от чего, я чувствую полную свободу. Кроме того, у меня не возникает комплексов, а в художниках, которые не востребованы, такие комплексы обязательно присутствуют. У меня их нет. Что я ещё могу сказать? Ну, слава богу.
Случилось ли это благодаря конкретным людям или благодаря случаю, судьбе? Не знаю. Например, я совершенно уверен, что моя выставка в Третьяковской галерее состоялась только благодаря Владимиру Семенихину; если бы не он, у меня ретроспективы в Москве, наверное, никогда бы и не было. Однако наибольшую роль, как мне кажется, в моей жизни сыграло то, что многие годы я просто работал, совершенно не думая о том, что кто‑то вообще мою живопись когда‑нибудь увидит, что будут выставки, что мои картины будут продаваться. Хотя, конечно, мне хотелось, чтобы они были оценены.
В жизни порой случаются странные вещи. В 1969 или 1970 году, когда то, что я делал, ещё никому не было интересно, вдруг вышел номер французского журнала L'Art Vivant, посвящённый СССР. Каждый выпуск этого журнала рассказывал об искусстве какой‑то определённой страны — не только изобразительном, но и театральном и киноискусстве. И вот в советском номере было только четыре художника, представителя московского андеграунда: Кабаков, Янкилевский, Яковлев и я — четыре портрета. Это притом, что мы с Олегом Васильевым всегда были в стороне от художественной жизни, ни в какие компании не входили, нигде не были своими. Поэтому я был совершенно поражён, что меня так выделили. У материала не было подписи, и до сих пор я не знаю автора. Эта статья сыграла очень большую роль в моей жизни, потому что она попалась на глаза парижской галеристке Дине Верни, и та приехала в Москву и купила мою картину. С этого момента моё положение в культурном пространстве совершенно изменилось, и я неожиданно для себя оказался в художественной элите. Потом возникли швейцарцы, которые занялись в основном Кабаковым, но и мной тоже. Причём организация моей выставки в Кунстхалле Цюриха была сложным и рискованным предприятием, поскольку картины были уже проданы в разные страны Европы и Америку, их нужно было собрать, привезти. Но они, кажется, знали, что делают, потому что выставка имела большой успех и потом много ездила по Европе. Тогда началась совершенно другая моя жизнь, когда можно было оставить детские книжки и заняться непосредственно своим делом.
Всё это мне кажется редким везением и счастливым случаем, именно потому что я не умею ничего делать для своего успеха. Для этого нужно быть совсем другим человеком
или хотя бы очень стараться. Здесь меня выручает Наташа: она взяла дела в свои руки. Она большая умница, поскольку умеет мягко и тепло общаться с людьми, и при этом налаживать какие‑то контакты, о чём‑то договариваться. Я же не умею договариваться совершенно: либо всё покорно принимаю и терплю, либо в конце концов взрываюсь и устраиваю скандал, а Наташа умеет отказать и не обидеть человека, потому она стала для меня и музой, и арт‑директором. Главное моё счастье, моя судьба — Наташа.
Эрик Булатов, 2014
19 Июля 2014
новый номер
Журнала
тема номера
Про природу
Тема природы оказалась вдруг одной из важнейших во всём мире. Резкий всплеск интереса художника к окружающей среде постулируется и в статьях газеты The New York Times, и в основном проекте Венецианской биеннале, и в программе Триеннале садов в датском Орхусе. Вероятно, дело здесь не только в том, что художники вдруг осознали, что мы находимся на краю экологической катастрофы, но и во внутренних процессах самого искусства.
