- Как вы оцениваете результат вашей работы? Какие выводы для себя сделали?
- Мы работали с пределами искусства и возвращались к истокам – к вопросу, чем искусство является в мире. И я по-прежнему думаю, что выставок все-таки слишком много, хороших музеев тоже слишком много, и преимущество биеннале перед ними – только в том, что она может привнести обсуждение, диалог между обществом, арт-миром и элитами. Мы были вынуждены рисковать и рисковать сильно – художникам могло быть здесь тоскливо, никакой энергии взаимодействия вообще могло не возникнуть. Тем не менее, все участники сейчас безумно счастливы, кроме того, они столкнулись с московской арт-сценой – сильной и критически настроенной – это тоже много, так что мы получили даже больше, чем могли рассчитывать. Даже больше, чем могли бы извлечь из большой выставки где-нибудь еще.
- На кого вы все-таки рассчитывали в этом проекте, на энергию взаимодействия самих участников, на отклик профессиональной аудитории или на участие обычных зрителей?
- Обычных зрителей не бывает. Разве только посмотрев совсем издалека – мы увидим маленький глобус с семью миллиардами жителей, во всех остальных случаях широкой аудитории просто не существует. Есть просто люди, такие как вы и я. В этом отношении мне немного грустно, поскольку документирующую выставку придется сделать короче, чем планировалось. Однако на самом деле гораздо важнее сам факт, что и Биеннале, и итоговая выставка состоялись. Как сам факт встречи двух людей – важнее всего, что она произошла. И это вне государства, или общества, или финансов.
Другое дело, что главный вызов нашего формата состоял в том, чтобы вовлечь публику в художественный процесс, но у нас не было возможности реально это сделать. Мы далеко ушли от искусства – например, в сторону докладов по экономике и социальных наук. С другой стороны, раз мы находимся на ВДНХ – месте, перегруженном историческими ассоциациями и социальной памятью, - приходится что-то делать с тем влиянием, которое оно на тебя оказывает. Да и сама публика, пришедшая к нам из этого пространства, зачастую была далека от искусства.
На самом деле, я, конечно, бесконечно счастлив, что нам досталось пространство, посредством которого советская власть символически себя являла. У нас есть золотой рельеф, наглядно визуализирующий нынешнее восстановление прошлого миропорядка. Однако самым главным в советской эпохе была ее устремленность в будущее, а мы сейчас, не только здесь в России, но и в западных странах, заперты в настоящем. Когда нет разных версий настоящего, а только одна – будущее очень сложно помыслить, фактически оно под запретом. А мы сейчас находимся в месте, чье прошлое говорило исключительно о будущем, и это дает нам шанс подняться над своим настоящим.
- Еще на первой пресс-конференции много говорили, что здесь будут рождаться идеи будущего. Родились?
- Очень-очень много. Их еще осмыслять и осмыслять. Посмотрите, например, на перформанс Андрея Кузькина. Меня он просто поражает. Художник надувает шарик, наполняя его собственной жизнью, собственным дыханием, и отдает его посетителю, и каждый сам решает, лопнуть его или сохранить. И все, ну, просто все, решают лопнуть. Это рождает много вопросов, в первую очередь, заглавный – как жить вместе? Оказывается, что каждый приходит сюда со своими целями, со своим уникальным опытом, а нам почему-то кажется, что этот чужой опыт непременно похож на мой собственный. И все остальные должны думать, как я. А это не так.
- И после всего вам не кажется, что нет никаких способов жить вместе?
- Нет, не кажется. Думаю, что есть только один способ – начать уважать чужую индивидуальность, чужой опыт. Об этом мы все забываем, и масс-медиа порой пытаются нас уверить, что быть вместе – значит думать одинаково. А на самом деле нужно начинать с уважения к тем, кто отличается.
- Последние дни Биеннале проходят на фоне вступления России в сирийский конфликт.
- Бомбежки Сирии – это не единственная реальность. Искусству никогда не завоевать мир, не остановить войну, оно вообще очень хрупкая штука, но именно благодаря своей хрупкости, временности, ограниченности оно оказывается нам ближе, чем даже то, что сейчас происходит в Сирии. Мы здесь создаем альтернативное настоящее, с которым, может быть, будет проще идти в будущее.
Беседовала Алина
Стрельцова
