Эдуард Бояков
Да, идёт процесс сближения и взаимного интереса между театром и современным искусством — в этом отношении тема номера точно выбрана. Театр за последние годы абсолютно потерял инициативу, потерял очки в вечно продолжающейся борьбе между разными видами искусства за право быть самым актуальным. В эпоху позднего совка театр был самым главным, самым актуальным, самым продвинутым искусством. Однако после перестройки все процессы, связанные с визуальной революцией, с диктатом визуального над вербальным, активизировались. Дело не только в стране, а в глобальных процессах, не в конкретной политике, а в том, что происходит на земном шаре. Художники начали эту инициативу перехватывать. Они стали главными и актуальными, а вот русский театр переживает кризис, связанный с отсутствием школы, вызова, молодого поколения, с тем, что театр России — это фактически единственный оставшийся островок социализма. Атомная энергетика подстроилась под рыночные законы, военная промышленность подстроилась, но не театр. Театр остаётся абсолютно социалистическим феноменом. Его финансируют, как детские садики. И театральные авторитеты, народные артисты, ведут себя соответственно, слушаются тех, с чьей руки кормятся, подписывают подмётные письма, осуждающие Ходорковского, и прочее, прочее… В этой ситуации естественно проявляется обратная сторона этого компромисса. Процветает вульгарно рыночная, циничная, антрепризная продукция, востребованная только командировочными, которые идут в театр, чтобы увидеть физиономию артиста из телевизора. Другого театра почти нет. Но «почти» — это важное слово: чем хуже общая ситуация, тем лучше живётся пассионариям, тем, кто умудряется сохранить достоинство и верит в собственную миссию. Поэтому в театре и есть какие-то островки смысла. Того смысла, которого, на мой взгляд, в современном искусстве совсем не осталось: там всё слишком современно. В театре всё архинесовременно, а в современном искусстве архисовременно. И то и другое достигло патологических пределов, и здоровые силы с одной и с другой стороны не могут не объединяться. Художники могут получить простую выгоду — это смысл. В русле изобразительного искусства они не работают со смыслами. Наверняка, художники на меня обидятся и начнут показывать огромные экспликации, написанные кураторами, а некоторые могут даже представить статьи Бориса Гройса или Кати Деготь. Но смысл — такая вещь, которая должна объединять людей, а не разделять их на быдло и продвинутых существ. Смысл рождается тогда, когда критическая масса аудитории (в случае театра мне даже известно число — 70% зрителей) резонирует с тем, что происходит на сцене. И — это важно! — одинаково воспринимает сюжет. Другими словами, разные зрители, придя вечером на свою кухню, могут передать своей семье одинаковый сюжет, сходное содержание. В современном искусстве сегодня таких художников нет. Мы с вами можем одинаково описать перформанс Кулика, который кого-то кусает, грим Монро, который в кого-то переодевается, персонажей фотополотен АЕСов, но мы не сможет передать одинаково содержания. Поэтому я утверждаю, что современные художники как-то разошлись со смыслом. Они работают с впечатлением, эмоцией, образом, иногда со знаком, иероглифом. То, что они начинают приходить к театру, очень естественно, потому что как раз театр работает с человеческими ценностями, с душой, с историей, с содержанием. С теми вещами, которые в среде contemporary art ещё вчера были не очень допустимы, это как в приличном обществе пукнуть. Правда, сегодня современный российский театр отличается от нормального театра точно так, как автомобиль «Лада» отличается от приличной машины или советская кофеварка от американской. Но всё-таки для меня очевидно, что театр может дать содержательную повестку художникам. А художники могут принести в театр технологии, язык, подключить театр к пространству глобального медиаконтента. Лично мне работать в театре с Петлюрой, Куликом, АЕСами, Перетрухиной было намного интереснее, чем с профессиональными сценографами.
Да, идёт процесс сближения и взаимного интереса между театром и современным искусством — в этом отношении тема номера точно выбрана. Театр за последние годы абсолютно потерял инициативу, потерял очки в вечно продолжающейся борьбе между разными видами искусства за право быть самым актуальным. В эпоху позднего совка театр был самым главным, самым актуальным, самым продвинутым искусством. Однако после перестройки все процессы, связанные с визуальной революцией, с диктатом визуального над вербальным, активизировались. Дело не только в стране, а в глобальных процессах, не в конкретной политике, а в том, что происходит на земном шаре. Художники начали эту инициативу перехватывать. Они стали главными и актуальными, а вот русский театр переживает кризис, связанный с отсутствием школы, вызова, молодого поколения, с тем, что театр России — это фактически единственный оставшийся островок социализма. Атомная энергетика подстроилась под рыночные законы, военная промышленность подстроилась, но не театр. Театр остаётся абсолютно социалистическим феноменом. Его финансируют, как детские садики. И театральные авторитеты, народные артисты, ведут себя соответственно, слушаются тех, с чьей руки кормятся, подписывают подмётные письма, осуждающие Ходорковского, и прочее, прочее… В этой ситуации естественно проявляется обратная сторона этого компромисса. Процветает вульгарно рыночная, циничная, антрепризная продукция, востребованная только командировочными, которые идут в театр, чтобы увидеть физиономию артиста из телевизора. Другого театра почти нет. Но «почти» — это важное слово: чем хуже общая ситуация, тем лучше живётся пассионариям, тем, кто умудряется сохранить достоинство и верит в собственную миссию. Поэтому в театре и есть какие-то островки смысла. Того смысла, которого, на мой взгляд, в современном искусстве совсем не осталось: там всё слишком современно. В театре всё архинесовременно, а в современном искусстве архисовременно. И то и другое достигло патологических пределов, и здоровые силы с одной и с другой стороны не могут не объединяться. Художники могут получить простую выгоду — это смысл. В русле изобразительного искусства они не работают со смыслами. Наверняка, художники на меня обидятся и начнут показывать огромные экспликации, написанные кураторами, а некоторые могут даже представить статьи Бориса Гройса или Кати Деготь. Но смысл — такая вещь, которая должна объединять людей, а не разделять их на быдло и продвинутых существ. Смысл рождается тогда, когда критическая масса аудитории (в случае театра мне даже известно число — 70% зрителей) резонирует с тем, что происходит на сцене. И — это важно! — одинаково воспринимает сюжет. Другими словами, разные зрители, придя вечером на свою кухню, могут передать своей семье одинаковый сюжет, сходное содержание. В современном искусстве сегодня таких художников нет. Мы с вами можем одинаково описать перформанс Кулика, который кого-то кусает, грим Монро, который в кого-то переодевается, персонажей фотополотен АЕСов, но мы не сможет передать одинаково содержания. Поэтому я утверждаю, что современные художники как-то разошлись со смыслом. Они работают с впечатлением, эмоцией, образом, иногда со знаком, иероглифом. То, что они начинают приходить к театру, очень естественно, потому что как раз театр работает с человеческими ценностями, с душой, с историей, с содержанием. С теми вещами, которые в среде contemporary art ещё вчера были не очень допустимы, это как в приличном обществе пукнуть. Правда, сегодня современный российский театр отличается от нормального театра точно так, как автомобиль «Лада» отличается от приличной машины или советская кофеварка от американской. Но всё-таки для меня очевидно, что театр может дать содержательную повестку художникам. А художники могут принести в театр технологии, язык, подключить театр к пространству глобального медиаконтента. Лично мне работать в театре с Петлюрой, Куликом, АЕСами, Перетрухиной было намного интереснее, чем с профессиональными сценографами.
