Борис Юхананов

Современное искусство и театр. Мы как-то привычно говорим: искусство, пространство, архитектура, уживаемся с этими словами. А я предлагаю сказать чуть иначе. Театр, которым я занимался в последнее время, я называю «НЕТ» — «новый еврейский театр». Почему евреи? Потому что у них отношение с пространством сведено к такой полноте, что ты уже практически не можешь отличить человека от пространства. У евреев, например, нет слова «театр». У них есть только греческое слово «театрон». В Торе слово «театр» отсутствует, а почему? Потому что вся жизнь еврея — театр. Что такое rita? Ритуал? Это порядок, упорядоченность, тотальность упорядоченного. Что такое иудей в подлинном смысле? Что такое эти 613 заповедей? Что говорит Господь? Он говорит, как надо встать и какие в этот момент произнести слова, на какой бочок лечь спать и какие при этом произнести слова. Когда ты решил позавтракать — то же самое. Оказывается, есть целый народ, который не знает слова «театр», потому что он и есть театр. Иудаизм — это тотальный театр. Более тотальных отношений с театром я не знаю. Хотя и в брахманизме тоже серьёзная тотальность. Мы можем сказать, что традиционная культура, мистерия — это тотальное присутствие театра в жизни. Я предлагаю посмотреть на историю развития искусства как на редукцию театра в цивилизации. Он всё время ужимается. Формы того, как он ужимается, — это и есть разные виды культуры и искусства. Скульптура — результат редукции театра. Что происходит с современным театром, если так на него посмотреть? Это прекращение редукции. Театр возвращается, он хочет опять обрести полноту. Поэтому он принимает другие виды искусства. Он возвращается к своей полноте, редуцированной в истории цивилизации до того, что мы называем «современное искусство», «театр», «скульптура», «живопись». Делает он это при помощи собственного неразличимого органа, который и был когда-то его органом, — современного искусства. Театру оно за тем и нужно — он достраивает себя до собственной полноты. Я вижу это в практике реальных художников. Я вижу, как, например, у Кирилла Серебренникова театр достраивает себя до полноты агона, особой функции греческой площади. Поэтому для него невыносимо разделение, находясь на площади, он не может переживать тёмное разделение. А Олегу Кулику недостаточно быть жертвенным, постоянно меняющимся агентом собственного жизнетворчества в виде того или другого перформера. Он чувствует необходимость этой полноты и переходит туда, где сегодня живёт куратор, режиссёр. Он жертвует реализацией собственной, персональной энергии во имя того, чтобы встретиться с другими энергиями.