Михаил Гнедовский



Тридцать пять лет подряд Европейский музейный форум присуждает ежегодно две премии, звание «Музей года» и приз Совета Европы. Это конкурс не коллекций, не зданий и даже не экспозиций. В этом конкурсе оцениваются прежде всего инновации, а побеждает придумавший что-то новое в музейном деле, а не просто продемонстрировавший соответствие профессиональным стандартам.За все годы только один российский музей получил приз Совета Европы — красноярский Музейный центр, бывший музей Ленина, награждённый в 1998 году главным образом за программу музейных биеннале. А «музея года» из России пока ещё не было. Хотя четыре-пять российских музеев участвуют в конкурсе постоянно. И некоторые даже рассматриваются в качестве претендентов на победу. Но вот художественный музей среди них вы встретите редко, как, впрочем, и вообще среди конкурсантов.Создатель Европейского музейного форума Кеннет Хадсон часто говорил — за это его постоянно критиковали, — что художественный музей имеет меньше всего шансов быть в авангарде музейной модернизации, так как он меньше всего думает о публике. Лишь в 1970-е годы в этой среде наметилось какое-то движение к обновлению, в значительной степени спровоцированное событиями 1968 года. Помните, одним из лозунгов мятежных парижских студентов было сжечь Лувр — как символ авторитарной культуры — и это спровоцировало, правда, с некоторым запозданием, процесс внутри музейного сообщества, по-влекший радикальную трансформацию образа музея. К сожалению, российские музеи ещё сильно отстают от этого процесса. А в 2000-е годы произошла и вовсе странная вещь на уровне государственной политики: главной проблемой музейного дела стала «проблема безопасности»: вот, чтобы лежало и ничего  не пропадало.Вообще у нас стало модным слово «без опасность», применительно ко всему. Огромное количество ресурсов, средств и профессиональной активности направлено на реставрацию, консервацию и безопасность. В 1990-е годы в этом смысле всё было как-то живее, существовали и другие приоритеты. Сейчас же абсолютно непререкаемым выглядит тезис, что музей — это консервативное учреждение, которое прежде всего хранит памятники культуры. Это правда, но лишь от-части. И это приводит к показательным аберрациям. Допустим, когда встречаются  отечественный музейщик и его европейский коллега, и оба оперируют термином «культура», то для нашего это означает в первую очередь наследие, традицию, культуру прошлого, а для европейца, напротив, культуру современности и текущие творческие процессы. Российские музеи на 99% ориентированы на традицию и консервацию, хранение и сбережение. Однако у музея есть (и всегда была) ещё и другая, не менее важная функция: музей должен вновь и вновь объяснять смысл этого самого культурного наследия каждому новому поколению. Тут и открывается простор для инноваций, потому что для каждого нового поколения надо заново выстраивать мост между старой культурой и новой и разговаривать с новой аудиторией на новом языке. Даже буквально. Не-сколько лет тому назад я был в Манчестерской художественной галерее, которая тогда только что открылась после четырёхлетней реконструкции. И меня поразила одна, казалось бы, незначительная деталь. Они рассказывают: вот, у нас есть аудиогиды на английском, французском, немецком, испанском, нам осталось сделать на урду и на кантонском наречии. Зачем? А потому что у них есть соответствующие городские комьюнити. Представьте, что у нас музей станет делать аудиоэкскурсии на азербайджанском или чеченском? И тут я понял, что революция произошла. Что музей действительно знает свою публику и пытается достучаться до каждого сегмента потенциальной аудитории.