Ник Ильин



В каждой стране есть своё законодательство о деятельности музея. Например, в Америке практически все музеи — это частные фонды. Государство финансирует лишь несколько «национальных» в Вашингтоне, а остальные живут на деньги попечителей и частных благотворительных организаций. Вся экономическая деятельность негосударственных музеев строится на базе некоего основного капитала. Например, основной капитал музея Метрополитен — чуть больше миллиарда долларов, эти деньги работают на рынке, и таким образом возникают средства для покрытия расходов музея и инвестиций в его развитие. Самый активный музей может сам заработать не более 20—30% бюджета. Определённую часть этих денег приносят, на-пример, музейные магазины. Они чрезвычайно популярны и любимы публикой, конечно, когда сделаны с умом: у сувенирного магазина Метрополитена есть филиалы даже в Париже, в подвале Лувра. Россия здесь вообще не показатель — в музейных ларьках нет собственной продукции, и даже каталоги здесь почти никто не издаёт. Основу музейного капитала составляют, конечно, деньги попечителей: каждый год они вносят определённую сумму, чтобы подтвердить свой статус. И когда двадцать попечителей дают по полмиллиона долларов каждый, получаются серьёзные деньги. Они покрывают текущие административные и хозяйственные затраты, и организацию выставок. Например, в Гуггенхайме есть клуб молодых коллекционеров. Все они — богатые молодые ребята, которые скидываются и приобретают для музея определённые произведения искусства. В обмен они получают эксклюзив: общаются с кураторами, посещают вместе с ними разные страны, города, культурные институции, для них создаётся специальная программа. И молодые коллекционеры чувствуют себя членами элитного клуба.Ещё одна важная статья дохода западного музея — система «друзей». Предположим, билет в МоМА стоит 22 или 24 доллара, за 100 можно купить годовой билет, а за 200 — брать с собой в музей всю семью. Когда таких друзей-постоянных посетителей набирается несколько десятков и сотен тысяч, их вклад также превращается в серьёзный финансовый поток. И похожая практика почти отсутствует в России. В последнее время радикально изменилось само восприятие музея, потому что современное искусство — это модная тема, гораздо ближе к lifestyle, чем любые формы классического искусства. Почему крупные бренды — «Картье», «Луи Виттон» — занимаются искусством, даже строят свои музеи? Потому что покупатели их дорогих сумок также приобретают произведения искусства: речь идёт об одной и той же аудитории. Это, разумеется, маркетинг, но бренды приглашают хороших кураторов. Есть и экстремальные примеры — например, Франсуа Пино, один из самых крупных коллекционеров. Он открыл в Венеции два музея, и это очень успешное предприятие. Для того чтобы осуществлять подобные проекты, нужно понимать, что такое маркетинг, и держать баланс, защищая контекст музея от вмешательства спонсора. Этот баланс — самое сложное, но это обязательное правило. Сейчас, в ситуации, когда спонсорские деньги играют всё большую роль, в музеи рвётся мода. Да, мода — часть современной культуры, в которой всё вообще смешалось — lifestyle, искусство, деньги... В Гуггенхайме мы делали большую выставку Армани, своего рода рассказ об истории марки. У экспозиции был великолепный дизайн от Роберта Уилсона — тончайшая атмосфера, прочувствованная музыка... Формально эта выставка не была «заказной», однако Армани подарил музею приличную сумму. Кроме того, такие экспозиции необычайно популярны у публики. В Метрополитене есть свой отдел моды, и там они делают ровно то же самое: показывают одежду Жаклин Кеннеди, чтобы привлечь массовую аудиторию. А как измерить успех музея или успех выставки? Только по количеству посетителей. Количество публикаций или толстых каталогов — это всё не так важно. Значение имеет то, сколько людей пришло на выставку, и то, сколько и кто пришёл посмотреть именно моду или искусство или с какой-то иной целью. Посещение музея — это ведь не только про-смотр картинок, это приятное событие. В музее можно и пообедать, и купить что-то в магазине. В хороших музеях можно спокойно провести полдня, не только разглядывая искусство. Важную роль играет хорошая архитектура. Например, МоМА снаружи похож на бизнес-центр. И совсем другой пример Музей Гуггенхайма в Бильбао — образец уникальной архитектуры. Поначалу все были против такого радикального решения, а сейчас ходят туда с удовольствием. В музее маленького города — миллион посетителей в год. Городу этот музей обошёлся примерно в сто миллионов евро, и эти сто миллионов вернулись в течение трёх лет за счёт налогов и туризма. Это не просто очень быстро, это феноменально быстро. Помимо уникальной архитектуры, важны и технические параметры, но это отдельная история. Ни в одном российском музее уровень технического оснащения не соответствует западным стандартам. Это касается климата, безопасности, пожарных и осветительных систем. Не ищите климат-контроля, гуляя по Эрмитажу. Его просто нет. И в Пушкинском нет. Пушкинский вообще не отличается хорошим вкусом. Например, здание отдела частных коллекций представляет собой пример ужас-ной архитектуры. Сейчас они хотят работать с Фостером, но Фостер — гений маркетинга и самый дорогой архитектор в мире. И это со-всем не значит, что он хороший архитектор, поскольку сделал и много плохих зданий. Создавать настоящие новые современные музеи — это дорогое удовольствие. Сегодня построить музей с площадью 30000 м2 стоит минимум полмиллиарда евро. И это только строительство, коллекция в эту сумму не входит