Когда: 8 июня – 4 сентября 2016
Масштабная ретроспектива творчества Бакста – событие, безусловно, из важнейших в году. Хотя бы потому, что оно обладает всеми признаками блокбастера, а производство блокбастеров чем дальше, тем во все большей степени становится едва ли не главным критерием успешности любого музея. И даже самые статусные хранилища искусства в стране, которым вроде и так не грозит потеря популярности, все же не готовы, да и не желают уклоняться от этого тренда. Наоборот, стремятся его возглавить.
Именно в качестве хита сезона выставка Льва Бакста буквально напрашивается на сопоставление с другим громким проектом недавнего времени – с ретроспективой Валентина Серова в Третьяковской галерее. Дело не в пресловутой «очереди на юбиляра» – при том, что в Русском музее, где весной показывали петербургскую версию бакстовской «эпохалки», тоже были зафиксированы значительные скопления зрителей, пусть и не скандально-рекордные. Но сравнивать все же тянет по совокупности позиций. Эти двое были ровесниками, «однопартийцами» по «Миру искусства» и друзьями в жизни. Оба – превосходные книжно-журнальные иллюстраторы, модные портретисты и востребованные сценографы. И обоим досталась долгая посмертная слава. Иначе говоря, параллелей предостаточно, однако выставки двух художников получились ощутимо разными.
Если редуцировать субъективные впечатления до субъективных же ярлыков, то Серов воспринимается как «саморазвивающаяся система», а Бакст – как намеренный эклектик и комбинатор. Применить к нему формулировку «постмодернист» нельзя, конечно, поскольку он был, скорее, «до-модернистом». Хотя все-таки жаль, что нельзя: уж очень заманчиво вообразить Льва Самойловича эдаким своевольным интерпретатором идей Фуко и Лиотара. Но довольно фантазировать: до концепции постмодернизма при жизни Бакста было далековато, и значит, не сложились еще предпосылки для того, чтобы он взялся воплощать присущий ему эклектизм в формате, допустим, больших станковых картин. Один раз попробовал, впрочем, и «Древний ужас» вызвал среди современников почти единодушные нарекания. Это панно – едва ли не единственная на выставке сюжетно-станковая картина как таковая; разве что можно вспомнить еще многофигурную, относительно раннюю и заведомо заказную «Встречу адмирала Федора Карловича Авелана в Париже». Художник явно побаивался амплуа создателя «настоящих», сложносочиненных полотен и в раннюю свою пору искал отдушину в другой сфере: «Лучше отказаться от «картин»… и писать портреты. Это и вернее, и всегда честно, и всегда можно быть художником, не фальшивя себе увлечением тем, чем на самом деле вовсе не увлекаешься».
Портретам кисти Бакста кураторы Джон Боулт и Наталия Автономова отвели в пространстве ГМИИ небольшой вытянутый зал напротив парадного Белого. Похоже, отбор их был произведен не только с позиции художественных достоинств рисунков и холстов, но и с учетом узнаваемости персонажей – Сергея Дягилева, Александра Бенуа, Зинаиды Гиппиус, Айседоры Дункан, Луизы Казати и других культурных героев Серебряного века и эпохи ар нуво. Представлен здесь и знаменитый «Ужин» с Анной Карловной Кинд, супругой Бенуа, в роли «стильной декадентки». Отсюда вычитывается желание кураторов слегка подыграть представлениям публики о Баксте как о портретисте интеллектуальной богемы – что, разумеется, справедливо лишь отчасти. Вообще-то моделями Льва Самойловича в его петербургский период выступали и члены императорской семьи, и фрейлины, и купцы с чиновниками. «Классовый состав» заказчиков в случае что Серова, что Бакста не слишком-то различался. Но на юбилейной выставке первого из них державно-сословный градус был намеренно приподнят, а у второго – столь же намеренно снижен едва ли не до нуля. В том числе и в этом кроется причина перепада зрительских впечатлений от двух проектов.
Хотя не только в этом, конечно. Наибольший контраст выставке Серова составляет экспозиция Бакста в Белом зале ГМИИ, где обзор театральной и околотеатральной деятельности автора перерастает в музейное шоу. Вернее, должен был перерасти, однако примененные здесь дизайнерские рецепты и технологии ощущения полноценного визуального спектакля все-таки не оставляют. Тем не менее, пространство, заполненное декорационными фантазиями, эскизами костюмов и костюмами реальными (этот подраздел получился особенно эффектным по причине соединения массы экспонатов из нескольких источников), к тому же украшенное гигантским занавесом для театра Комиссаржевской, в целом подводит к мысли о феерической природе творчества Бакста в последние полтора десятилетия его жизни.
Это ровно то, чего не обнаруживалось у Серова – ни на выставке, ни в наследии вообще. Присущий ему декоративизм был строже и, пожалуй, глубже бакстовского. Зато у последнего после выхода «на оперативный простор» искусство оказалось не только декоративным по духу, но и прикладным в широком смысле. Интернациональная слава Бакста зиждилась, разумеется, на его успехе как сценографа в антрепризе Сергея Дягилева и дочерних театральных проектах Анны Павловой и Иды Рубинштейн. Однако эта ниша для художника сразу же оказалась тесна, и его персональный стиль (на самом деле, персонифицированная эклектика) стал перекочевывать в моду. Образцы текстильных орнаментов, сделанные Бакстом по заокеанскому заказу буквально за несколько месяцев до кончины, довольно выразительно иллюстрируют зигзаги карьеры, которые ни автору, ни его поклонникам зигзагами отнюдь не казались.
Переменчивый, едва ли не протейский, но внутренне непротиворечивый характер дарования Бакста требовал от кураторов построения своего рода выставочного ансамбля, где разные грани и градации соединялись бы без насилия, понятным и зрелищным образом. По набору экспонатов так и вышло: ради полноты образа устроители не ограничились фондами главных отечественных музеев, пригласив к партнерству и парижский Центр Помпиду, и лондонский Музей Виктории и Альберта, и даже семейный фонд Ротшильдов. А вот разместить эти экспонаты в пространстве так, чтобы не думалось о швах и зазорах, все-таки не удалось – по крайней мере, в московской версии выставки.
Десятилетиями уже понятно, что Белый зал и колоннада в ГМИИ – крайне специфическая и неудобная площадка, работая с которой, экспозиционерам приходится думать вовсе не об «идеальном арт-проекте», а о том, как бы исхитриться и выйти из положения без вопиющих потерь для исходного замысла. На сей раз, к тому же, раздел с ранними произведения Бакста вообще пришлось оторвать от выставки в главном здании и расположить по другую сторону Колымажного переулка, в Музее личных коллекций. Мера явно вынужденная, продиктованная тяготами «квартирного вопроса». Когда-нибудь (есть надежда, что скорее раньше, чем позже) ввод в строй реконструированных музейных площадей решит этот наболевший вопрос окончательно. Пока же остается лишь воображать и домысливать, насколько выигрышнее могла бы смотреться выставка Льва Бакста не здесь и не сейчас.
Дмитрий
Смолев
